Мне стали звонить с предложениями поснимать какие-то мотопарады «Ночных волков», стали предлагать снимать заграничные презентации книжек про украинских фашистов-бандеровцев, написанных бывшими деятелями РНЕ, митинги каких-то фриков, которые в Германии участвуют в пикетах за «Новороссию». Мне стали объяснять, что мы не можем взять, например, в материале про визит Порошенко в Германию два синхрона Порошенко, а не один, потому что это уже пиар.
Или, например, Владимир Путин совершает госвизит в Голландию, где его встречают обиженные геи и устраивают ему акцию против гомофобии в России, а до этого тем же днем в Ганновере его атакуют голые барышни из «Фемен». Ну, что ты будешь с этим делать? Ты корреспондент здесь, ты подписан на выполнение этой работы. Естественно, тебе присылают подробные ЦУ, что это все цепь единого заговора, это все неспроста одновременно происходит, это грязная кампания против царя-батюшки и так далее. Откуда-то находят каких-то голландских идиотов, организовавших партию педофилов, — и заказывают тебе сюжет о них.
Иногда ЦУ приходят из Администрации президента на общеизвестных таких листочках-справочках. Хотя это нигде не подписано, и никогда ничего не докажешь. Это такие «настоятельные рекомендации», которые, среди прочего, регулярно рассылают итоговым программам — и по основным, и по неудобным, щекотливым темам. На что обратить внимание, какой скандал заострить, какие тезисы имеет смысл дать и так далее. В особо экстренных случаях присылают сканы этих листочков — на моей практике так было, может быть, один или два раза, и сам я, к счастью, не видел даже малой части всего механизма.
О самоцензуре
Постепенно я научился договариваться с собой. Как это происходит? Сначала ты, как было два-три года назад, пишешь все как есть. Потом тебе говорят: ну, слушай, этот синхрон не надо брать… Окей, ты его выкидываешь и пишешь по-другому. Потом ты пишешь уже с учетом — ага, этот синхрон, наверное, не надо брать, давай-ка мы запишем других людей, потому что зачем писать тех, кого все равно в корзину отправят. Хорошо, ты пишешь «правильных» спикеров. Потом ты думаешь: окей, но что тут, на самом деле, уже бороться, если понятно, что все равно-либо это будет вырезано, либо ты просто не сможешь донести свою позицию, потому что она прямо противоположна тому, что от тебя требуется. И ты начинаешь говорить сам то, что от тебя требуется.
Изредка удавалось хитрить. Помню, мы давали прямые куски интервью со Штайнмайером, министром иностранных дел Германии, где он называл людей, воюющих в Донбассе, не «ополченцами», а сепаратистами, творящими безобразия. И я, кстати, ни в одном из сюжетов их «ополченцами» не называл. У меня были какие-то придуманные фигуры речи; например: это те люди, которых в России называют «ополченцами», а на Западе — сепаратистами. Но все равно ты юлишь перед самим собой и пытаешься сохранить какой-то там квадратный сантиметр своей репутации. Понятно, что это нелепица. Сейчас на НТВ нет, наверное, ни одной темы, которая хоть как-то вскользь была бы связана с общественно-политической повесткой, но при этом не подвергалась бы ЦУ.
Пример последний: до неузнаваемости был порезан наш сюжет о том, что Германия решила выплатить компенсации бывшим советским военнопленным. Мы записали интервью с одним из лидеров правящей меркелевской партии, который говорил: это хорошо, мы готовы выплачивать компенсации, но в ответ мы ждем, что Россия тоже будет выплачивать компенсации за изнасилованных немецких женщин в 1945 году, за людей, угнанных без приговора суда в лагеря, и так далее. Это очень спорная реплика, для меня — неочевидная, я не знаю, соглашаться с ней или нет. И я вставляю ее в материал, чтобы показать, почему этот спор о несчастных компенсациях тянулся так долго. Моя обязанность как журналиста — выдать эту точку зрения.
Мне из Москвы говорят: «Твой спикер лжет!» Я говорю: «Хорошо, допустим, он лжет, но наша задача — объяснить, почему этот вопрос решался так долго, показав точку зрения другой стороны». В результате — половина вещей из материала вырезается, а еще все это снабжается на усмотрение телекомпании НТВ специальными заголовками, плашками, и в итоге появляется материал — в моем как бы исполнении — про то, что Германия специально ждала, пока все умрут, чтобы поменьше нашим людям выплачивать.
Другой пример. На саммите «Большой семерки» я записываю стендап про то, что в итоговом коммюнике, несмотря на долгие споры, страны «Большой семерки» отказались закрыть глаза на присоединение Крыма. Это просто факты, никакой оценки — я показываю в кадре финальное заявление и говорю, что нет, их позиция, вопреки ожиданиям, не изменилась. Стендап тут же потребовали заменить — эта информация не интересует нашего зрителя.
Потом присылают какие-то списки, есть уже готовые спикеры, которых нужно снимать. Обязательно нужно снять представителей Левой партии Германии, отчасти сочувствующей Путину, несмотря на то, что она там набирает в одних регионах страны три процента, в других — девять. Обязательно показать, что Ангела Меркель — на самом деле, марионетка США, а народ-то вот как думает. Ну, и так далее. Когда ты работаешь в этих условиях, ты понимаешь… ну, чего бодаться-то…
Одновременно мне действительно давали все эти годы заниматься, как мне представлялось, интересными темами. Я имею в виду не политику. Вот сейчас, к 9 мая, на фоне всеобщего бряцания оружием мы сняли, на мой взгляд, совершенно пронзительную, щемящую историю про людей. О простом немецком пенсионере, который десятилетиями ухаживал за могилой неизвестного русского летчика, сбитого над Германией 8 мая, за день до Победы. И про дочь этого летчика из России, которая родилась в 1945-м, уже после его гибели. Только сейчас благодаря, в том числе, этому немцу она узнала, где находится могила ее отца. И вся эта их встреча — одна из сильнейших для меня историй. И везений таких за пять лет в Германии было немало.
В конце концов появилось стойкое ощущение, что я занимаюсь чем-то неправильным. Это вопрос не только совести. Просто ты готовился заниматься одним ремеслом — журналистским — а делаешь порой совершенно другое. И ты понимаешь, что чем дольше ты занимаешься этой ерундой, тем меньше шансов из этой колеи выбраться. В какой-то момент ты понимаешь, что перед тобой — последняя развилка. Новые установки стали входить в критическое противоречие с моими представлениями о допустимых компромиссах. Я понимал, что те задачи, которые передо мной все активнее и жестче ставит редакция, я выполнять не могу. А раз я выполнять их не могу, зачем уважаемым коллегам мешать? Когда я это окончательно понял, я оповестил начальство о том, что намерен уволиться.
Акция Femen на промышленной ярмарке в Ганновере. 8 апреля 2013-го
Фото: Juri Reetz / dpa / Corbis / Vida Press
Если тебе стыдно, идешь и включаешь украинское ТВ
Вот кому я завидовал все время, так это коллегам, которые во все это искренне верят. Я знаю таких. Нормальные ребята в человеческом плане. То есть они правда верят в то, что фашисты захватили власть на Украине, или в то, что «Новороссия» должна завтра войти в Россию, или в то, что Россия спасла Крым от уничтожения. Они не задаются лишними вопросами. И таким гораздо проще.
Но рефлексирующие, адекватные люди на телеканале тоже остались, причем в большом количестве. Они занимаются этим под разными предлогами: у меня кредиты на квартиру в Жулебино, а куда я пойду с НТВ, а чем лучше украинское телевидение…
Я когда включаю украинское телевидение, оно у меня здесь есть — это отличное лекарство от рефлексии. То есть если тебе стыдно, и тебе хочется зарыть голову в песок, ты идешь и включаешь украинское телевидение. И — о, слушай… все не так уж плохо! Их пропаганда, я бы сказал, более топорная. Я видел какого-то мальчика, который включался из Донбасса и говорил, что сейчас колонны с украинской техникой встречают десятки местных жителей, и вы сами можете заметить, что все они пьяные. Вот, понимаешь, уровень! И я думал: ну, хорошо, вот еще такое бывает…
До недавнего времени я вел какие-то переговоры с потенциальными работодателями, но после столь стремительного увольнения понимаю, что переговоры с федеральными российскими каналами вести бессмысленно. Хотя у меня были идеи делать для них какие-то неполитические материалы. Теперь, возможно, у меня будет бан. Надо уходить в инфотейнмент, но, может быть, и на инфотейнмент тоже будет бан, кто его знает… Да и в Германии как работать, если на родине тебя в этих обстоятельствах назначат предателем и перебежчиком? Я все-таки исходил из того, что у меня будет люфт в полтора месяца еще на спокойные раздумья. Сейчас у меня этого люфта нет. Я сейчас говорю из квартиры, которую оплачивала телекомпания НТВ, у меня в руках служебный телефон, который оплачивала телекомпания НТВ, мой ребенок годовалый ходит к врачу, потому что у него медицинская страховка, которую ему оплачивала телекомпания НТВ, и так далее. Изначально я собирался, уволившись из НТВ, слетать в Москву, получить отпускные, остатки зарплаты, поговорить с коллегами на разных каналах, может, мы что-то придумаем с ними, не связанное вообще с общественно-политическим вещанием, ну и так далее. Теперь это все едва ли реально.
Я, конечно, не думал, что мое интервью третьестепенному немецкому каналу вызовет такую бурю. Но в конечном итоге мне остается этих людей только поблагодарить. Это как сходить помыться. Вот ты ходил по болотам, блуждал, уже забыл, зачем ходил, а потом вдруг очутился в душе и — помылся. Тепло, чисто, свежо… Завтра непонятно, где жить, конечно, но это ж все мелочи… Все будет хорошо, я думаю. Даже не сомневаюсь, что все будет хорошо, потому что, когда почистишь карму, то и с каким-то внутренним ростом, профессиональным, все будет лучше. Этого я за собой в последнее время, к сожалению, не наблюдал.
Записал Андрей Лошак
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
А если взять на себя повышенные обязательства в соц. соревновании, сто тыщ процентов потянете? Ну, если под напрячься?
А я цяпер, што? Пуціноід?? 
