Двойные стандарты

Драма, разворачивающаяся сегодня на просторах Украины, обнажила противоречие между общенациональным и региональным началами. При этом и горячие сторонники Майдана, и его не менее ожесточенные противники будто бы не замечают, что за борьбой сторонников сближения с Евросоюзом и приверженцев интеграции с Россией, противостоянием национал-революционеров и их противников стоит вопрос взаимоотношения Центра и регионов. Для нынешней украинской власти Юго-Восток – гнездо сепаратизма, которое надо выжечь. Для российских патриотов-имперцев Крым, Донбасс, Одесса – вожделенный лакомый кусок, которым должна поживиться Москва.

При этом все силы, стремящиеся извлечь выгоду из конфликта, придерживаются двойных стандартов.

Новая украинская власть, не говоря уже о силах, напирающих на нее с крайне правого фланга, требуя уважения суверенных прав и интересов Украины, не собирается соблюдать права и интересы входящих в ее состав регионов. Такая вполне разумная и оправданная мера, как федерализация Украины, была воспринята новым киевским режимом в штыки. Только единая и неделимая! А ведь федерализация вовсе не означает отделения от страны каких-либо территорий. Не грозит же распад в обозримом будущем федеративной Германии, Австрии, Австралии, США. Украина – страна пестрая и многообразная в экономическом, географическом, этническом отношениях, полицентричная и сложносоставная. Сама история предопределила ее федеративное будущее. Однако пришедшие на волне революционного энтузиазма правители и слышать не хотели о федерации, в результате события стали развиваться по худшему сценарию дезинтеграции страны. Можно сколько угодно говорить о вмешательстве России во внутренние дела соседа, но от этого тот факт, что Донбасс, Одесса, Харьковщина, Луганск, Крым имеют свои собственные интересы, не перестанет быть геополитическим фактом. Попытка силовым путем подавит украинский регионализм (у истоков которого стоял, между прочим, такой мыслитель, как Иван Костомаров) будет со стороны киевских властей повторением страшной глупости, содеянной в Сербии Слободаном Милошевичем, который взял и упразднил косовскую автономию.

Представьте, что в разгар первой чеченской кампании Борис Ельцин взял бы и росчерком пера ликвидировал Чеченскую республику, а на месте ее появилась бы Грозненская область. Тогда и самые лояльные федеральной власти горцы взялись бы за оружие. Наше счастье, что Ельцин и его ближний круг были в данном вопросе разумнее и дальновиднее сербского лидера. Повторение же косовского варианта на территории Украины чревато куда более масштабными потрясениями, нежели югославский конфликт.

В России централистские силы мечтают об историческом реванше, о расширении пределов державы на западе – и куда меньше (если судить не по словам, а по делам) озабочены региональными интересами тех территорий, которые желают включить в состав «третьего Рима». При этом, поддерживая стремление политических сил Юго-Востока сначала к федерализации, а затем и полному отделению, они, вполне уподобляясь бойцам «Правого сектора», хотели бы задушить и без того чахнущие побеги федерализма в самой России.

Чего стоит нелепый закон об уголовной ответственности за пропаганду сепаратизма, который еще имел бы актуальность лет двадцать назад, ныне же представляет собой полный анахронизм. Никаких сепаратистских партий в России давно нет, отдельные неадекватные персоны, требующие, скажем, присоединения Карелии к Финляндии, реальной угрозы обществу не представляют. Понятно, что при расплывчатости формулировок статей закона он может быть направлен не против мифических «сепаратистов», а против тех, кто выступает за расширение прав субъектов Федерации, т.е. российских регионалистов или, используя традиционную российскую терминологию, областников. Поддерживая лозунг «Хватит кормить Киев!», они негодуют, услышав из уст русских областников «Хватит кормить Москву!» а ведь речь идет о справедливом перераспределении налогов, а вовсе не об отделении.

Поддерживая этническое самоопределение закарпатских русинов, эти же политические силы в России возмущаются, когда о своей особости и самобытности заявляют поморы Севера России, требуют запрета поморской, казачьей и сибирской национально-культурных автономий, обвиняют их лидеров в попытке расколоть единое тело русского народа. Русские «державники» и украинские радикальные националисты похожи и своей риторикой, и аргументацией, и даже внешним обличьем: колонны кургиняновской «Сути времени» на московском митинге «в поддержку Крыма» были, по иронии, окрашены в те же черно-красные тона, что и последователи Бандеры. Одинаковые красные куртки, черные шапки… Что для украинского национал-радикала – «клятые москали», то для российского «державника» – «неправильные» казаки, поморские и сибирские «сепаратисты».

И у Запада тоже двойные стандарты. Спокойно, может, и без одобрения, но с пониманием относятся тамошние политики к каталонскому, шотландскому, фламандскому сепаратизму без кавычек, североитальянскому регионализму на грани сепаратизма – и категорически выступают не только против крымского референдума о независимости, но даже против любых потуг в сторону федерализации Украины. Для них украинский федерализм – это исключительно «рука Москвы», а не движение за расширение прав регионов. Что дозволено жителю Барселоны и Эдинбурга, не дозволено одесситу или харьковчанину.

Так же как с точки зрения российского ура-патриота, что дозволено жителю Донбасса (Донецко-Криворожская республика), не дозволено екатеринбуржцу (Уральская республика) и архангелогородцу (Поморская республика), притом что ни уральцы, ни поморы и не помышляют об отделении своей территории (в отличие от жителей Крыма), а только о расширении полномочий.

Для украинского же национал-радикала заветная мечта – оттяпать Кубань и Центрально-Черноземный регион от ненавистной России, предварительно проведя пропагандистскую обработку местных жителей. При этом он будет требовать самых жестких карательных мер для подавления Донбасса и Крыма.
Вчера и сегодня против завтра

Российские «государственники» мыслят категориями вчерашнего дня. Жестко централизованное государство с вертикалью власти (императорской, генсековской, президентской), может быть, с отдельными, милостиво разрешенными автономиями (Великое княжество Финляндское, этнические республики в СССР, «более равная», чем остальные субъекты, кадыровская Чечня). Все, до мелочей, решается в Центре, оттуда же исходят всевозможные директивы: брить бороды, молиться тремя, а не двумя перстами, вступать в колхозы, сеять кукурузу, перечислять налоги туда, где находится головная контора сырьедобывающей кампании (как правило, в Москве), а не по месту ее непосредственной деятельности. Эти импульсы, исходящие от центрального «мозга» к регионам по бюрократическим нервам-вертикалям, могут порождать как комические ситуации (в духе той же кукурузной эпопеи), так и трагические (вроде описанной в рассказе Всеволода Гаршина «Медведи»).

При этом элита Центра относится к жителям провинций то, как к покорному «быдлу», которое надо резать или стричь, то, как к потенциальным мятежникам, которых следует держать под жестким контролем сверху. Провинциалов презирают, но и побаиваются. Это хорошо показано в недавно вышедшем на экраны голливудском блокбастере «Помпеи»: римский сенатор, руководящий подавлением восставших племен и высокомерно презирающий жителей Помпей – таких же этнических латинян, только живущих за пределами Вечного города.

Российская история полна примерами деятельности присылаемых центральной властью наместников-самодуров. Особенно яркие образы демонстрировала крупнейшая колония России – Сибирь. Спятивший некрасовский губернатор, который велел сажать на кол коров, коррумпированный начальник Камчатки из романа Ивана Калашникова «Камчадалка», имперские чиновники, запрягавшие взамен коней местных бродяг и катавшиеся с ветерком на таких вот русских рикшах… Потом были посланцы партии, президентские назначенцы. Смысл их деятельности сводился и сводится к выкачиванию ресурсов из регионов-колоний в Центр, удержание в повиновении населения окраин и, разумеется, забота о собственном благосостоянии, часто выходящая за рамки закона.

В борьбе с имперским началом в девятнадцатом веке родился, а в двадцатом расцвел национализм. Порой он носил объединительный характер (Германия, Италия), чаще же был направлен на отделение от имперского государства. В борьбе с централизаторами националисты обычно не гнушались и не гнушаются в выборе средств. При этом, получив в свое полновластное господство этническую территорию, националисты начинали охоту на инородцев и нелояльных представителей собственного этноса. Бывшие сепаратисты яростно боролись с реальным и мнимым сепаратизмом. История государств, возникших после распада СССР, полна поучительных примеров.

Националист, как правило – поборник национально однородного государства, при этом такое государство-нация часто становится еще более нетерпимым, чем бывшая империя. Националист воспринимает и свое государство, и свой этнос как единый-неделимый монолит, не признавая никакой другой идентичности, кроме общенациональной. С точки зрения русского этнического националиста помор – такой же «предатель нации», как для украинского самостийника – русин, для татарского националиста – кряшен, для сиониста – караим, для поборника единства итальянской нации – ломбардец, «потомок галлов и венетов». А уж о какой-либо территориальной автономии не смей и заикаться.

Ведь националист, взяв власть, становится более жестким централизатором, чем его враг – имперский государственник. При этом национально однородное государство часто проходит крещение кровью: хуту режут тутси, тутси – хуту, хорваты – сербов, сербы – хорватов, румыны – трансильванских венгров и т.д.

Борьба «государственников» и националистов – это противостояние Ксеркса и Леонида. Супердержава Персия, где любой сатрап может запросто пересесть с наместничьего трона на кол, а народы загнаны в жесткие административно-территориальные клетки и задавлены податями. И военно-националистическая Спарта, где поддерживается равенство в бедности, регулярно устраивается резня подвластного населения (криптии), а детей с ограниченными возможностями бросают в ущелье. «Маленький, но гордый горный народ» против «единой и неделимой». Кому-то нравится выбирать между Будановым и Басаевым, между зачисткой и терактом. Между националистом, орущим «москалей – на ножи» и «государственником», загоняющим в товарный вагон западенцев, только за то, что они западенцы. Мне – нет. При всем моем уважении к великой иранской цивилизации и мужеству спартанцев, в споре Ксеркса и Леонида для меня оба хуже. И оба безнадежно устарели. Ибо империя – это вчера, национализм – еще сегодня, но уже становящееся вчера. А регионализм – это близкое будущее.

Всякому здравомыслящему человеку должно быть понятно, что империи сыграли в истории не только негативную, но и положительную роль. Римские дороги, латиница и распространение христианства. Транссиб, кириллица и поэзия Пушкина, ставшая доступной тунгусу и калмыку. Так же нелепо было бы отрицать и прогрессивную роль национализма, благодаря которому немец стал ощущать себя частицей германской нации и ее культуры, а не просто подданным конкретного герцога или короля. Но слишком очевидны изъяны этих идеологий, да и время работает уже не на них.
Самая русская идея

Регионализм как идеология оформился в России в XIX веке. Это - сибирское областничество, у истоков которого стояли такие выдающиеся умы как Николай Ядринцев и Григорий Потанин (оба преследовались царской властью как «сепаратисты»). Протест против неравноправного, колониального положения Сибири и других окраин Российской империи побудил областников изучать причины такого бедственного состояния регионов и пути его изменения. Нельзя не отметить вклад в разработку этой теории замечательного русского историка Афанасия Щапова с его диалектикой «особо-областного» (регионализм) и «соединено-областного» (федерализм) начал.

Научное обоснование российского регионализма («Библией» областничества считается труд Николая Ядринцева «Сибирь как колония») нашло практическое воплощение в годы Гражданской войны в деятельности областных правительств в Сибири, на Урале, в северных и казачьих регионах. Важной особенностью идеологии и политики областничества можно считать то, что она была свободна от родимых пятен национализма, не противопоставляла народы друг другу, а, напротив, стремилась объединить их во имя общего дела.

Регионализм, исключенный из идеологического багажа, находил-таки свое выражение в ленинско-рыковских и хрущевских совнархозах, лозунгах «регионального хозрасчета» времен Перестройки, в «Уральской республике»…

Сегодня настало время вернуться к идейному наследию областников. Тем более что регионализм во втором десятилетии XXI века снова овладевает умами сограждан. Проигравший в девяностых «государственничеству» и национализму, вытесненный на обочину общественной жизни и общественной мысли в нулевых, он вновь становится в повестку дня.

Примечательно, что в постсоветской России все ведущие идеологии противостояли регионализму. Коммунисты и правые государственники видели в нем потенциальную угрозу сепаратизации России. Русские этнонационалисты усматривали здесь стремление расчленить русский национальный организм. А националисты в республиках видели в повышении правового статуса русских регионов угрозу своему привилегированному положению. Наконец, российскими либералами, которые, казалось бы, должны быть федералистами, региональная самобытность воспринималась как угроза проведению радикальных экономических реформ. К тому же все праволиберальные силы сосредоточены преимущественно в обеих столицах, провинция для них по-прежнему – «оплот реакции». В данном случае мы имеем дело с т.н. «якобинским» подходом, противостоящим федерализму и регионализму не в меньшей степени, чем тоталитарный или авторитарно-бюрократический.

Американский исследователь федерализма Д.Дж. Элейзер в своей знаменитой работе «Сравнительный федерализм» так охарактеризовал взаимоотношения федерализма и национализма:

«Необходимость обуздать этнический национализм является на сегодняшний день не только самым распространенным, но и самым труднореализуемым основанием для федерализма Этнический национализм — наиболее эгоцентричная форма национализма; на его основе труднее всего возвести систему конституционализированного соучастия во власти.

Теория федерализма предполагает национализм на базе согласия, каким бы ни было его демографическое содержание, согласия, которое делает возможным как разделение властных полномочий, так и соучастие в их отправлении. В свою очередь, современный национализм по большей части делает упор на то, что разъединяет людей: язык, религию, национальные мифы и т.п. На деле успешно функционирующими являются, как правило, те полиэтнические федеративные системы, в которых границы федерированных единиц не полностью совпадают с границами этнических образований. С федерализмом согласуется лишь тот тип национализма, который формулируется через договор или согласие сообщества индивидов и затем оформляется в соответствующих конституционных документах, разграничивающих сферы, отводимые федеративной системе, с одной стороны, и входящим в нее единицам — с другой.

В целом этнический национализм, восходящий к образцам XIX в., стремится навязать любому свободному правительству собственную бескомпромиссность. Федерализм — это демократическая «золотая середина», предполагающая переговоры и компромиссы. Любые проявления бескомпромиссности в жизнедеятельности общества делают его осуществление более сложным, а то и в принципе невозможным».

Мне кажется, что в поисках объединяющей, а не раскалывающей общество русской идеи давно пора обратиться обратить свои взоры на областничество.

Еще Освальд Шпенглер заметил, что русскому народу чужда идея вертикали, что в политической, что в экономической области. Ключевая же идея русской культуры – братство. Союз народов и земель, не сдерживаемый жесткими рамками строго очерченных государственных границ. Где Ростов свободно общается с Донецком, Псков с Тарту, а Архангельск с Варде без оглядки на капризы национальных правительств.