После того, как ВВП против воли освободил президентское кресло, прошел год. Но Россию по-прежнему лихорадило

В начале января, перед самым Православным Рождеством, Москву накрыл, наконец, уже по-настоящему зимний снег, густой и обильный, сразу же сбившийся в скучное серое месиво. Городские службы отреагировали вяло, впрочем, столица России вообще сильно поблекла за год, прошедший после Новогоднего Восстания.

Серые пешеходы и покрытые серым налетом автомобили уныло месили сыпучую кашу. Настроение у москвичей было непраздничным. В остальной России все обстояло ещё хуже. Казалось, что сам воздух Русского Мира густо напитан раздражением и агрессией. Уличные конфликты вспыхивали на каждом шагу, по самым незначительным поводам, немедленно разрастались, вовлекая в себя десятки, а то и сотни людей.



Не принесли успокоения и пышные празднования годовщины низвержения прошлого президента России, оказавшегося неожиданно для всех вовсе не Отцом Народа, а предателем, агентом сразу нескольких иностранных разведок и тайных обществ, включая Бильдербергский и Римский клубы. Праздник вышел унылым и казенным, и даже президентский указ о двойном снижении цен на водку вкупе с легализацией легких наркотиков не спас положения. Брожение умов, густо замешанное на православной тяге к справедливому мироустройству, буквально сотрясало Россию.

Изменническая деятельность Владимира Путина всплыла в самый неподходящий и невыгодный момент – именно тогда, когда патриарх Кирилл начало осторожно комментировать многочисленные письма трудящихся с просьбой о его прижизненной канонизации, а верховный муфтий РФ Талгат Таджуддин завел столь же осторожную дискуссию о том, может ли гяур оказаться пророком.



С предложением выступил коллектив Уралвагонзавода, инициативу поддержали на Норникеле и Северстали. А руководства Крыма, непризнанного Приднестровья и эфемерных русских республик на Востоке Украины даже провели по этому поводу референдумы, давшие почти сто процентов голосов "за". Мощно выступила в поддержку канонизации и прибалтийская диаспора, довольно позитивно отреагировали на эту идею западноевропейские евроскептики. Актуальность вопроса Таджуддина оценили в Чечне, Дагестане и союзной Северной Осетии. Казань традиционно фрондерствовала, но тихо, а два миллиона московских мусульман были слишком разобщены, чтобы иметь хоть какое-нибудь общее мнение. Впрочем, этого и не требовалось – полемики было вполне достаточно.

Запустивший кампанию Владислав Сурков уже довольно потирал руки, готовясь подсчитывать цифры вновь растущего рейтинга, казалось, похороненного обвальным падением рубля ниже сотни за доллар и тотальным дефицитом, но тут кандидат в святые совершил грубую ошибку. Находясь под впечатлением доклада о катастрофических бюджетных перспективах наступившего года, Путин сразу же после празднования Нового года по григорианскому календарю издал указ о либерализации цен на табак и крепкий алкоголь. Те взметнулись в космос, и даже индексация пенсий и зарплат бюджетников, предусмотренная тем же документом, никак не повлияла на ситуацию. Кто посоветовал это ВВП и каким образом указ не был остановлен на стадии подготовки, так и осталось неясным. Спецы из ФСБ просто разводили руками. Все концы этой престранной истории оказались виртуозно подчищены.



Менее чем через двое суток после появления новых ценников по России прокатилась такая волна протестов, на фоне которой креакловские выступления на Болотной вместе с маршем протеста 30 декабря (15 января) просто потерялись. Ситуация в регионах накалилась моментально, в Москве на улицы вышли около полумиллиона человек только по официальным подсчетам МВД. Покровские ворота оказались наглухо заблокированы манифестантами. Полагаться на ОПОН уже было нельзя, Кадыров, как и следовало ожидать, тянул время. По столице поползли слухи о подготовке штурма Кремля. Впрочем, пока все усилия пары сотен горячих голов и провокаторов пропадали втуне.

Но развязка наступила быстро. Из ворот прямо на толпу протестующих вышел крестный ход во главе с Патриархом, возвестившим о чудесном избавлении России от Антихриста Владимира, которого, правда, ценой собственной жизни, низвергнул в Ад новопреставленный великомученик Дмитрий.

Впрочем, культ св. Дмитрия Медведева-Московского не привился. Огромный, почти вровень с Василием Блаженным, памятник работы Церетели, воздвигнутый на Лобном месте, стал предметом насмешек с изрядным сексуально нетрадиционным подтекстом. Мастер изваял покойного премьера одетым во что-то наподобие тоги, с мудрым, всепонимающим лицом. В высоко поднятой правой руке Медведев вздымал огромный православный крест, переходивший в своей нижней части в копьё, летящее вслед убегающему и попираемому его левой ногой омерзительному уродцу с лысым черепом и выступающими под одеждой гипертрофированными гениталиями, что, по замыслу автора являлось признаком нечистого. Вся композиция в целом явно перекликалась с сюжетом о Святом Георгии и драконе, но что-то пошло не так, какая-то двусмысленность сквозила в лицах и позах демона и святого, что-то странное проглядывало в форме наконечника. От всей этой двусмысленности вознесенное для удара копьё, увенчанное Святым Крестом, подозрительно напоминало приспособление для анальных игр, что и нашло отражение во множестве злых анекдотов.

Эти анекдоты, а также многочисленные слухи, подчас совершенно дикие, но иной раз и правдоподобные, совершенно оттеснили на второй план собственно новости – как в темах, обсуждаемых в обществе, так и в официальных информационных выпусках. Факты, истинные или ложные, никого не интересовали, тем паче, что отделить правду ото лжи зачастую не представлялось возможным. Таинственное исчезновение тела Владимира Путина, по официальной версии Православной церкви – провалившегося в Ад, по версии скептиков и материалистов – бежавшего по тайной ветке метро и скрывающегося то ли в Швейцарии, то ли в КНДР, то ли в уединенном коттедже в Небраске, по версии же конспирологов – вообще никогда не существовавшего, а бывшего лишь медиа-продуктом, создаваемым с помощью искусного видеомонтажа и целой группы двойников, совершенно перестало занимать умы уже через месяц после падения режима. Россиянам вполне хватало нетленных мощей Дмитрия Медведева, выставленных для целования в Храме Христа Спасителя, хотя небрежно заштукатуренное пулевое отверстие в черепе немного портило общее торжественное впечатление. Доступ был открыт ежедневно, кроме понедельника, с 7.00 до 22.00, с перерывом на обед с 12.00 до 14.00, подход для целования по обычной дорожке 20 тысяч рублей, по VIP-дорожке – 80 тысяч. Впрочем, и о Медведеве шепотом поговаривали разное – в том числе и в очереди паломников.



Но всё это было не то, совсем не то – всего лишь мелочная возня, рябь по поверхности – и не более. В глубине же явно что-то зрело. Это что-то было грозным и непонятным, отчего назначенный на спешно созванном Суверенном Совете Спасения России с участием представителей Всемирного Банка, ООН, ЕС, НАТО, Газпрома и Московского Патриархата глава Переходного правительства Российской Федерации Алексей Михайлович Наваляй-Ходынский чувствовал себя несчастным, не спал по ночам, и даже сорвался на откровенную истерику, будучи вызван для кураторской беседы в посольство США.

Положение Наваляй-Ходынского действительно было отчаянным. После самороспуска Госдумы, депутаты которой поспешили залечь на дно – от греха подальше, и в связи с полной невозможностью провести хоть сколь-нибудь пристойные выборы в сотрясаемой анархией стране, он оказался в положении полуфиктивного верховного властителя – и одновременно гарантированного козла отпущения. Незлой, и, в сущности, неплохой человек – насколько может быть неплохим и незлым бизнесмен, в начале 90-х прошагавший к богатству по трупам конкурентов, он был заброшен на вершину власти, в сущности, случайно. То есть, он, конечно, был популярным оппозиционером, и даже с ореолом политического – хотя посидеть-то толком и не вышло – отдуваться за пресловутое «дело Ивы Рощиной» пришлось брату. Сам же Алексей Михайлович отбылся условным сроком. Но по всему выходило, в Кремле предпочитали видеть системным оппонентом более солидного Ходяйского. Тем более что он уже отсидел и даже уехал, а желание получить компенсацию за отжатый бизнес, по идее, должно было сделать его более сговорчивым. И если бы не Шойгу, все могло бы получиться. Но Сергей Кужугетович почему-то решил, что операцию «преемник» во что бы то ни стало нужно начинать с разгона Майдана (в кулуарах поговаривали, будто именно он и был тем самым советчиком Путина). Все испортил Сечин – «бывший» чекист прекрасно понимал, что очередной революции Россия может не пережить. А главное – тихая ротация наверху могла вновь сделать его рукоподаваемым на Западе. Естественно, разморозка счетов и снятие санкций с Роснефти здесь была скорее приятным дополнением к признанию права и дальше кардиналить по-серому. По крайней мере, он на это здорово рассчитывал. Естественно, для успеха плана нужен был брыкавый оппозиционер. Причем, умеющий плодить свежие новостные поводы.



Надо сказать, Сечину почти удалось. Почти – потому что он недооценил изворотливости новичка, который при случае сделал его, как писала впоследствии Латынина, «витриной путинской олигархии, угробившей экономику». Хорошо хоть дал возможность вылететь в Лондон прежде, чем был выписан ордер на арест.

Будучи скорее западником и рыночником – в той мере, в какой подобные взгляды вообще могут произрасти на российской почве, Алексей Михайлович сформулировал было программу реформ – и с разбега врезался в бетонную стену непонимания и отторжения. Российское общество, на первый взгляд готовое взорваться в любой момент, при ближайшем рассмотрении оказалось невероятно монолитным. Между тем, социология твердила, что именно он, Алексей Наваляй-Ходынский, – фаворит предстоящих президентских выборов. Впрочем, Егорку Горкина надо бы задвинуть от греха, благо с его биографией статью в УК подыскать несложно. Но за наемничество никак нельзя – не поймут. Призывы к свержению существующего строя – тоже не то. Куда перспективнее было растление малолетних.



«Но это уж пусть следаки копают», - отметил про себя Алексей Михайлович, вернувшись к невеселым мыслям о насущном. Столкнувшись со всеобщим, на всех уровнях сопротивлением реформам, когда люди, на словах яростно выступающие за европейский путь развития России, люто саботировали любые практические шаги, и будучи человеком неглупым, Наваляй-Ходынский внимательно и беспристрастно анализировал деятельность Путина. Результат поразил его и поверг в шок. Образ исчадия зла растворился в воздухе. Перед растерянным взором Алексея Михайловича предстал почти его двойник, долгие годы лавировавший в поле тех же сил, с которыми сейчас столкнулся он сам!

Каждый шаг низвергнутого президента был абсолютно логичен. Оставленный, по сути, прикрыть отход на Запад первой волны российских богачей, снявших сливки с раздела советской собственности, Путин поначалу искренне стремился стать частью западного мира, введя туда следом за собой и Россию. Но власть буквально уходила у него между пальцев. Российское общество желало пользоваться западными благами – но не желало платить за них их реальную цену!

Русские люди демонстрировали удивительный феномен деструктивного вхождения в западный мир. Отдельные россияне, оказавшись на Западе в изоляции от привычной среды, покоряясь силе обстоятельств, кое-как уживались с принятыми там нормами поведения. Однако даже небольшие их сообщества тут же становились источником проблем, наравне с прочими эмигрантами из стран третьего мира, настроенными столь же потребительски по отношению к стране пребывания. Различие же состояло в том, что уровень образования россиян позволял им паразитировать на западном обществе гораздо изощреннее. Продумывая эту мысль, Наваляй-Ходынский внезапно осознал причину, по которой власти ЮАР времен апартеида категорически не поощряли получение университетского образования обитателями бантустанов.

Что касается самой России, то любой западный проект, привнесенный в неё, оказывался немедленно распилен и растерзан. Россияне просто не представляли себе иной формы взаимодействия с Западом – причем, в этом подходе был заключен несомненный глубокий практический смысл. Каждый отдельно взятый чиновник, бизнесмен или простой работяга вовсе не был злодеем. В принципе, любого из них по отдельности можно было даже уговорить, если не стать честным в западном понимании, то, по меньшей мере, немного сдержать свои аппетиты. Но, вместе с тем, каждый отдельно взятый член российского общества понимал, что всё, вовремя не украденное им, будет неизбежно украдено другими, после чего в дело вступал известный принцип "лучше уж я, чем какой-нибудь подлец". Сам Путин, который, как, впрочем, и Наваляй-Ходынский, тоже всю жизнь руководствовался этим принципом. А вознесенный на самый верх вскоре обнаружил, что любая попытка выбраться из привычной колеи немедленно воздвигает стену непонимания между ним и его окружением, даже самым ближайшим.



В итоге, согласившись возглавить грабеж страны, и наладив таким образом рабочие отношения с чиновниками, Путин столкнулся с другой проблемой. Миллионы и миллионы лузеров, не вошедших в долю, являли собой мину с взведенным механизмом. Ответным шагом Путина стало создание симулякра западного "среднего класса", ничего, впрочем, с реальным средним классом не имевшего. Западный "средний класс" являл собой чрезвычайно подвижный и активный слой высококвалифицированных специалистов и мелких предпринимателей – социальную и профессиональную элиту общества, залог его стабильности. Российский же вариант "среднего класса" сводился к прямому подкупу населения городов-миллионников, и в первую очередь Москвы. Эти привилегированные "граждане Нерезиновой" обеспечивали власти защитную прослойку от возможных массовых беспорядков.

Разумеется, не всё сводилось к прямому подкупу. Лузерской массе предлагалась также и щекочущая её самолюбие идеология. Чем дальше от центра – тем больше предлагалось православия и патриотизма, и тем меньше – денег. Выстроив за несколько лет такую пирамиду, Путин сумел на какое-то время обеспечить в России приемлемый уровень политической стабильности…. Однако аппетиты развращенной подкупом столичной толпы росли, к тому же росла и сама толпа, наполняемая пассионариями с окраин страны. Возможности же её подкупа стремительно пошли вниз следом за ценами на нефть и газ.

Анализируя шаг за шагом весь путь, пройденный его предшественником, Наваляй-Ходынский с ужасом осознавал полную безальтернативность ситуации, в которой пребывал Путин и в которой оказался он сам. С первого и до последнего дня своего президентства Путин был, по сути, лишен выбора. Все его шаги были единственно возможными – альтернативой была немедленная катастрофа. Но даже такой коридор возможностей фатально сужался, причем, его сужение тоже было неизбежным! Россия оказалась воронкой, смертельной ловушкой, пирамидой ацтеков, на вершине которой ждал неизбежный жертвенник для любого правителя, независимо от его намерений. Продумывая собственное положение Наваляй-Ходынский отчетливо видел, что никакого выбора у него нет, и он неизбежно повторит путинский путь – с той лишь разницей, что при существующем уровне цен на нефть его спишут в утиль впятеро быстрее. Неудивительно, что, находясь в состоянии, близком к нервному срыву, Алексей Михайлович, в конце концов, и сорвался. Это случилось в ходе конфиденциальной беседы с послом США по двум неприятнейшим вопросам: о возвращении Крыма Украине и о судьбе западных гуманитарных конвоев.

Оба вопроса были, в сущности, тупиковыми. Возврат Крыма предполагал вывод оттуда военных и добровольный уход – или высылку украинской стороной – сотен тысяч адептов "Русского мира". Экономика ушла в штопор, в Замкадье царила анархия, пресловутая вертикаль превратилась в тусовку кланов, лояльность местных властей Москве измерялась скорее выгодой, чем страхом, регионы были насыщенны оружием, завезенным из зоны боев на Востоке Украины. Гуманитарные же конвои ближайшие к границе российские регионы давно уже считали своей законной добычей. Они охотно торговали гуманитаркой, продавая всем, кто был готов платить, в том числе и Москве, но искренне не понимали, почему им следует отказаться от её реквизиции – а силовых инструментов, которые могли бы обеспечить такое понимание, у Москвы просто не было. Наваляй-Ходынский уже много раз пытался получить их от американских союзников – но всякий раз ответом ему был вежливый отказ.

Разговор с послом получился предельно откровенным – и потому особенно тяжелым. Нервный срыв президента был встречен со спокойным пониманием – но и это не принесло облегчения. Доброжелательный тон американца, безукоризненно владевшего русским языком, и обладавшего манерами чеховского интеллигента лишь подчеркивал безнадежность ситуации.

- Я понимаю ваши трудности, Алексей Михайлович, – сказал посол, внимательно выслушав аргументы Наваляй-Ходынского, и переждав в молчании последовавшую затем истерику. Но и вы должны понять нас. Возврат Крыма – важнейший и знаковый шаг новой России. Именно он – и только он даст старт широкой программе помощи новой власти. Финансовой помощи, заметьте. А ведь в конце концов, в вашей ситуации всё решают деньги. Крым – это инвестиция в ваше будущее, вы должны решиться на этот прыжок.

- Но я могу и недопрыгнуть, – осторожно возразил Наваляй-Ходынский.

- Можете, – кивнул посол. – Скажу вам больше, ваши шансы уцелеть, сдав Украине Крым – не более, чем один к двум. Но ваша нынешняя должность предполагает риск. В случае неудачи ваше место займет другой – точно такой же, как вы. Он снова будет пытаться. И, разумеется, мы постараемся вас поддержать, так, чтобы всё обошлось без крайностей. Мы не стремимся к смене первых лиц – русскому народу такие события противопоказаны, они возбуждают в нём его худшие инстинкты. Заметьте, мы не свергали Владимира Владимировича. А когда его уход стал неизбежен, мы предложили ему честную сделку: личную безопасность в обмен на ядерный чемоданчик. И, как вам известно, сдержали слово.

- Не думайте, что мы не видим российской ситуации, – мягким голосом продолжил посол. Мы отдаем себе отчет в том, что преодоление атомизации и одичания, определяющих жизнь вашего общества, потребуют времени и терпения. Путь здесь один – мы должны на наглядных примерах продемонстрировать россиянам, что жить по цивилизованным правилам им выгоднее, чем искать пути их обхода. И не имеет, в общем-то, принципиального значения, Запад или Восток. Вы можете идти куда угодно. Неважно, будут эти правила европейскими или китайскими – главное, чтобы они работали. Чтобы теория не расходилась с практикой. Поймите, в этой парадигме это вот Крымнаш – согласие на Сибирьих, Кавказтех и Кёнигсэтих. Оно вам надо? Разберитесь, наконец, со своими субъектами. Ельцин, если разобраться, был прав – не так уж и много суверенитета они способны унести... С другой стороны, предшественник ваш оставил чудную военную доктрину – оберните ее внутрь России – там куда больше соотечественников, которых надо спасать.

- Что касается гуманитарных конвоев, – задумчиво сказал посол, выдержав долгую паузу, – то мое правительство не особенно обеспокоено сложившейся вокруг них ситуаций. Мы знаем, что у вас гуманитарная помощь неизбежно будет разворована, присвоена и продана, а деньги выведены на зарубежные счета. Я по-человечески понимаю вашу обеспокоенность тем, что счета, на которые приходят эти средства сегодня, принадлежат не вам, Алексей Михайлович. Но, согласитесь, это ваши трудности. Однако лично вы мне симпатичны, и я, пожалуй, мог бы вам немного помочь….

При этих словах Наваляй-Ходынский напрягся – и, как оказалось, не зря.

- Я мог бы, пользуясь своими личными связями, организовать сопровождение конвоев одной не слишком известной ЧВК, оформив это как волонтерскую помощь. Её услуги плюс моё посредничество обойдутся вам в 60% с продаж, – твердо сказал посол. – Ещё пять процентов я выведу на ваш личный счет, гарантированно защищенный от раскрытия и блокирования, это будет ваш запасной парашют. Не слишком жирно конечно, но золотые времена Владимира Владимировича безвозвратно прошли. Оставшейся частью суммы вы будете распоряжаться по своему усмотрению. Подумайте над этим…я не стану торопить вас с ответом. И, вероятно, господин будущий президент, я немного злоупотребил вашим временем. Вас ждут великие дела по возрождению Отечества.

Вяло откланявшись, Наваляй-Ходынский направился к лимузину, ожидавшему его во дворе посольства. Черный членовоз снова напомнил о сгинувшем Путине. На серую Москву падал серый снег. Было промозгло холодно. Зябко передернув плечами, президент свободной России поспешно нырнул в салон, мельком глянув на охранника, распахнувшего перед ним дверь. В очередной раз мелькнула мысль: он или не он?

Охрана в основном тоже осталась прежней, пройдя переаттестацию на курсах ФБР. Это доставляло президенту дополнительную душевную боль, хотя, конечно, было глупо. Вопрос о том, чья пуля пробила череп св. великомученика Дмитрия, не имел практического значения. Но в последние недели он преследовал Наваляй-Ходынского, как навязчивый кошмар.



Сергій Ільченко, Олексій Кафтан