Этнографически-языковой национализм или "французская модель"?
Мне предствляется, что этот текст известного белорусского философа В. Акудовича был недооценен в Беларуси вообще и практически не оценен белорусскими националистами до сего дня. В силу этого белорусские националисты, имхо, никогда не придут к власти в Беларуси в обозримом будущем. Предлагаю всем, кто интересуется, ознакомиться с материалом Акудовича по вышеочерченной тематике и обсудить здесь.
ВАЛЯНЦІН АКУДОВІЧ.
НАЦИОНАЛЬНАЯ ПАРАДИГМА: РАКУРС КОНЦЭПТУАЛЬНОЙ ПЕРЕМЕНЫ
(в переводе на русский)
1. Вступление
За свободу можно бороться, но ее нельзя завоевать (в отличие от власти). Свободу нельзя завоевать - ее можно только дождаться (или не дождаться).
Каждая война за свободу кончается или поражением тех, кто за нее воюет (Спартак, Ян Гус, Пугачев, Калиновский, Че Гевара…), или поражением самой свободы, когда ее воины побеждают. Потому что завоеванную свободу возможно удержать единственно террором или диктатурой, как это было в случае Великой французской революции, Великой Октябрьской революции, многочисленных латиноамериканских революций, в частности- кубинской… Свободу нельзя завоевать – ее можно лишь дождаться. Но свободу можно дождаться только в одном случае, если мы ее будем ждать и ждать именно как свободу. Однако не нужно путать ожидание с пассивным пребыванием в безразличии. Если мы сильно что-то ожидаем, хотим, то мы готовимся его встретить. Ожидание свободы – это подготовка к встрече со свободой, которая обязательно состоится… Свобода никогда не приходит туда, где ее не ждут. Поэтому она и не появилась на Беларуси после распада советской империи. Отсюда и встает задача каждого, кто заангаженован пришествием свободы на Беларусь: укреплять и увеличивать дискурс ожидания. СА средства в этом деле могут быть самые разные: от культурнической работы до политических акций. Только при этом нужно отчетливо осознавать, что смысл и культурнической работы, и работы политической не в добывании свободы, а в создании ситуации ее массового ожидания. И если мы в своем множестве станем ожидать свободу – она мимо нас не пройдет… 2. Без нас
За политическими митингами, шествиями, полемиками, репрессиями проходили годы. Белорусская национальная оппозиция, одна из наикрупнейших в тогдашней Европе, которая на протяжении почти десятилетия могла системно выводить на улицы Минска десятки тысяч людей, постепенно начала обессиливать, хиреть, исчезать и в конце 20 века в широком публичном плане свернулась почти в ничто. Но никто из лидеров некогда влиятельной оппозиции так и не захотел заметить ни своего поражения, ни того (куда более существенного), что страна Беларусь уже совершенно живет без нас – национально заангажированных. Без нас она сажает картофель, устраивает праздники, создает телепрограммы и внешнюю политику, без нас выбирает себе кумиров и президентов… Страна Беларусь живет без нас. Если бы не несколько политических передач на государственном радио и телевидении, которые не устают охаивать «националистов», то сегодня уже мало кто бы знал, что в Беларуси, кроме просто здешних, есть еще какие-то настоящие («искренние», «сознательные», «упорные» и т.рп.) белорусы, это значит – мы. Те несколько наших радиостанций за рубежами страны и те несколько «наших» газет и журналов внутри ее работают на нас и для нас, а не на Беларусь и для Беларуси. Тоже самое можно сказать и про все наши публичные акции, митинги, шествия, пикеты, перфомансы, графитти…
Естественно, нашей вины в этом никакой. Мы лучше от потерь знаем, кто отделил нас от белорусского народа- Кремль, КГБ, Лукашенко, но прежде всего сам национально несознательный (сполонизированный, сколонизированный, русифицированный, засоветизированный, манкуртизированный, холопский, быдлянский, задранный и задрипанный) белорусский народ. Понятно, что с таким народом мы (как только «мы» появились в конце 80-х) не желали иметь ничего общего. Но поскольку совсем без народа обходиться не выпадало, то нам ничего иного не оставалось, кроме как вложившись в возрождение скомпилированной с размытыми остатками бывшей идеальной, деревенской Беларуси, где, согласно с нашими суждениями, мы имели шанс наткнуться на настоящий белорусский народ, которому в усладу было бы и служить, и молиться… На первый взгляд, не идея, а чудо, но именно с этого чуда и начался наш путь в сторону от местного народа в идеальное никуда, потому что так сформулированная идея Возрождения отказала реальной Беларуси в хоть какой ценности. За требованием возвращения исторического наследства, языка и культурного опыта прошлого пряталась жесткая идеологическая конструкция, в которую не вписывались приобретения и ценности тогдашнего белорусского общества, потому что все его победы, плоды и радости имели или коммунистическое, или колониальное происхождение. Согласно с разработанной в подпольных головах концепцией, право «человеком зваться» имели только герои сопротивления российской колонизации и жертвы коммунистического террора. Удивительно, но глубоко репрессивную сущность идеи Возрождения не заметили ни ее адепты, ни ее оппоненты – все внимание концентрировалось на той части идеи, где велось о «люстрации» итогов российской культурной и политической экспансии. Но поскольку основным объектом российской культурной и политической экспансии был «белорусский народ», то он и стал первой и главной жертвой возрожденческих репрессий, которые, кстати, почти и не затронули основы самого российского империализма, против которого были направлены по замыслу. Более того, Возрождение стало своеособенным интеллектуальным геноцидом тогдашнего белорусского общества, оно отказывало ему в праве на ценностную оценку своей жизни не только современникам, но и десяткам предыдущих поколений, которые без сопротивления жили под ярмом восточного колонизатора. Правда, в отличие от умерших, современники еще имели шанс реабилитироваться. Для этого нужно было проклясть свою жизнь при коммунистах, прочитать книжку Николая Ермоловича «Древняя Беларусь», переучиться с нормальной белорусской на «классическую» мову, вступить в БНФ и подписаться на газету «Свобода».
В начале 90-х (20 столетия) много кто из посполитых белорусов (или из-за стыда за позорное прошлое, то ли из гордости за вновь скомпилированную историю, или с обиды за заброшенную Родину) вступил на покаянный путь к Идеальной Беларуси… Но далеко не каждый дошел даже до строительных лесов, а из тех, кто дошли, мало кто там остался. Дело в том, что концепция Идеальной Беларуси, скрепленная на кресте любви к своему краю и ненависти к тем, кто топтал его, хорошо подходила для огненных публичных речей (на митингах, в стихах, публицистике), но выявилась целиком припригодной для реальной жизни. Потому что она вынуждала всех других отождествляться в общей любви и ненависти с теми, кто ее сделал и предложил. А у каждого из «других» сердце еще болело за что-то свое: за любимую, деньги, власть, экологию, Бога, братьев наших меньших, коммунизм, ядерную угрозу, бессмертие, перпетум мобиле… Поэтому постепенно и сходили с путей к Идеальной Беларуси те, чьи сердца сначала отозвались на полымянный зов, а потом вслушались в собственное дыхание и поняли: нам в другую сторону… Но в одиночестве «сознательные» остались не потому, что от идеи Возрождения кто-то отступился, а потому, что абсолютное большинство жителей страны, в которой «националисты» ютились по задворкам, и не собиралось отправляться на открытую ими «новую землю». Даже если бы по приказу кого-то их затолкали туда дулами автоматов, то они все равно тайком разбежались бы оттуда по своим обжитым застенкам. Потому что тут им все было сплошь незнакомое и непривычное. Вокруг какие-то Альгерды, Витовты, Сапеги, ВКЛ, БНР, СБМ и безличь непонятного другого. Ну хорошо, к незнакомому постепенно можно привыкнуть. Но как жить без того, что раньше наполняло жизнь смыслом и значением – без майских и октябрьских праздников; без гордости за тракторный и автомобильный заводы, которые ты когда-то построил и на которых отработал ладный кусок века; без уважения за победу в великой войне, которую выиграл персонально ты; без вспоминаний про полеты в космос Гагарина и своего родного Ковалёнко… Да и вообще, что ты забыл на этой голом острове, открытом всем сквознякам свободы, когда у тебя была могущая сверхдержава, которую ты создал собственными кровью и потом и которая через свое величие давала величие и тебе?... Кстати, тут впору будет заметить, что наш концептуальный разрыв с «белорусским народом» происходил не столько из-за разного отношения к мове, истории, идеологии, сколько с определения того места, где белорусы жили последние 200 лет. Мы считали, что все это время белорусы оставались белорусами и теперь заимели свободу и независимость только благодаря перманентному сопротивлению российской колонизации лучших из наших предков ( и немного - современников). А вот «белорусский народ» (и это подавляющее большинство населения Беларуси), в отличие от нас, считал, что никакой свободы он не получил, но зато потерял великую державу, с которой считался весь мир. «Белорусскому народу» смешно было даже слушать про какое-то многолетнее рабство в российско-коммунистической империи, потому что значительную часть политической, экономической и интеллектуальной элиты России составляли белорусы по происхождению, а сама Беларусь в конфигурации империи занимала одно из самых уважаемых мест, была индустриально модернизированной и имела едва ли не наивысший уровень добробыта среди остальных республик Советского Союза. Нельзя сказать, что «белорусский народ» был решительно настроен против независимости, но и отказываться от своей великой истории в сообществе с Российской империей он не желал. Тем более, что мы ему предложили поменять роль великого воина и великого зодчия (который за эти 2 столетия или забрал, или освободил половину мира, освоил космическую бездну и построил первую в миру коммунистическую цивилизацию) на позорную роль колонизированного раба, который сам из этого рабства даже освободиться не сумел. Короче говоря, мы позвали «белорусский народ» в страну, где никто не живет, кроме исторических и литературных привидений и призраков. И совсем естественно, что он не отозвался на наш позыв в никуда. А мы его за это незалюбили и даже немного возненавидели. Какими только словами мы не поносили этот болотный народ, что не хотел карабкаться за нами на голые острова свободы! «Народ» какое-то время равнодушно терпел нашу ругань, а потом взял да и отодвинулся от нас подальше. И, кажется, навсегда.
Но могло ли быть иначе, мог ли ход событий развернуться в благоприятном для нас направлении? Пожалуй что, нет. Прежде всего потому, что другими не могли быть мы сами. Фундамент, на который мы опирались в своем вставании над временем, скреплялся тремя краеугольными камнями: антикоммунизмом, антиколониализмом и национализмом. Без этих двух «анти-» тогда был невозможен третий складник. Когда формулировалась идея Возрождения (Идеальной Беларуси), разве можно было представить себе такую концепцию Белоруского государства, которая бы одновременно соединяла в себе плоды совместного белорусско-советского и национально-исторического наследства. Если только как издевательство тогда могла быть воспринято предложение соединить в границах одного дискурса ВКЛ и БССР, Слуцкое восстание и советскую «партизанку», Острожского и Жукова, Речь Посполитую и СССР, Скорину и трактор «Беларусь», Грюнвальд и весну 45-го… Жесткое размежевание с «белорусским народом» с одной стороны по линии «антикоммунизма», а с другой – по линии «антиколониализма» было предопределено нам тем временем, в котором мы подымались с колен. И память о том, чем мы подымались, будет держать нас до скону (по крайней мере, идеологического), даже когда этот скон ускорится цепкостью нашей памяти.
3. Беларусь как пространство сакрального
Будем корректными, на то время (самый конец восьмидесятых – начало и середина девяностых) ценности родного языка, собственной истории, автохтонной культуры, независимого национального Государства выглядели очевидными не только для адептов Возрождения, но и для достаточно широких «общественных масс». Поэтому усилия соответствующих политических объединений были направлены даже не столько на популяризацию и пропаганду национальной идеи, сколько на сопротивление российской колонизации и коммунизации, которые виделись главными препятствиями для свободного и естественного самовыражения ранее репрессированного национального сознания. Впрочем, сам ход политических событий укреплял уверенность в ценности национального как концептуальной ценности для всего белорусского общества. Распад коммунистического блока, а затем и Советского Союза на множество независимых национальных государств, многотысячные шествия под бело-красно-белым флагом и "Погоней", создание суверенной Республики Беларусь, председателем Верховного Совета которой становится демократ и сознательный белорус, государственность белорусского языка и четкая тенденция к глобальной белорусизации и т.д., и т.п.
Короче говоря, большинство тогдашних фактов и событий как будто однозначно свидетельствовали, что, несмотря на отчаянное сопротивление старой партноменклатуры и геополитические интриги Москвы, идет активное формирование общественного мнения на основе национальной идеи. И даже смена, на формально глупом основании, чересчур национально сознательного и излишне демократичного председателя Верховного Совета (Станислава Шушкевича) на немного менее сознательного и немного меньше демократичного (Мечислава Гриба), а затем выборы (акцэнтуем - относительно свободные выборы) первым президентом человека (Александра Лукашенко), который построил свою программу на радикальной минимизации демократии и независимости, как и последующие референдумы о расторжении национальной символики и (фактически) белорусского языка через придание статуса государственного языка русскому, поддержанные обществом, - не склонили национальную политическую элиту к взвешенной оценки того, что на самом деле происходит. Но и сейчас, когда от национал-демократических партий, движений и объединений остались одни руины, если на выборы президента они даже не решаются выдвинуть своего четко пронационального кандидата, не видно, чтобы кто-то всерьез задался вопросом, а почему это белорусское общество в своем подавляющем большинстве отклонило национальную идею как формотворную доминанту построения нового образа жизни? Иными словами, почему идея, по всем классическим канонам пригодная чтобы лечь в основу формирования солидарного общественного мнения, в конкретной ситуации Беларуси проявилась в форме навязывания обществу репрессивной идеологии Возрождения, на что обращалось внимание в предыдущей главе? Но доказывая, что избранный идеологами Возрождения формат национализма оказался не пригодным для белорусского ситуации, я вовсе не намерен утверждать, что в Беларуси имеет шанс воцариться какая-то другая четкая идеология: коммунистическая, либеральная, славянофильская ... Ни в коем случае. Рано или поздно, но всем (националистам, коммунистам, либералам, демократам, анархистам, глабалистам, хрысциянистам, западникам, русофилам ...) придется смириться с тем, что иным, кроме как социальным, белорусское государство быть не может, так как для абсолютного большинства обитателей нашей страны приоритетными как были, так и останутся не национально-культурные или идеологические, а социальные ценности. Отсюда логически следует, что лицам, ангажированным Беларусью как большим целом, надо бы попробовать консолидировать ь общественное мнение на основании сакрализации той реальности, которую мы имеем, то есть не выдумывать какие-то апрычоныя проекты нового Белорусского Дома, а собраться всем вместе сакрализавать ту Беларусь, которая у нас есть, и такую, какая она у нас есть.
Как национально ангажированного белоруса меня имеющаяся реальность Беларуси глубоко оскорбляет своей дэнацыянализованностью; как апологета демократического устройства социума она меня всерьез тревожит своей антидемакратичностью; как сторонника либерализации экономики и всего дискурса общественной жизни она меня огорчает отсутствием реальной либерализации. Но все это вместе (и множество не упомянутого здесь другого) видится мне гораздо меньшей проблемной бедой, чем тотальная профанация Беларуси, как в каждом ее локальном фрагменте, так и в формате универсального целого. Традиция профанации Беларуси имеет давнюю историю, упомянем хотя бы консервацию максимально сниженного мифа о Беларуси, в свое время созданного Франтишеком Богушевичем. Но мы не станем вновь возвращаться ко всей необъятности этой темы, а акцентируем внимание только на одном ее небольшом фрагменте, совсем близком нам по времени.
Если Александр Лукашенко получил власть, то оппозиция (в множестве своих идеологических модификаций), чтобы его победить, не смогла придумать ничего лучшего, как во всех удобных для ее формах и технологиях, но прежде всего в подвластных СМИ, начать изо дня в день поносить и позорить не столько власть и непосредственно Лукашенко, сколько всю страну, все общество, наверное, надеясь, что чем более ужасным будет выглядеть тот мир, в котором мы живем, и те люди, среди которых мы живем, тем быстрее народ восстанет против того, кто ужаснул нашу жизнь. Чтобы подкрепить этот тезис примерами, нет нужды куда-то углубляться, достаточно напомнить хотя сколько из бесчисленных тех слоганов, что у всех на слуху: "болото", "быдляндыя", "хамский народ", "жлобская нация", "советикус", "колхозники "," совки "," креолы "и т.п.
Беларусь должна быть благодарной своим гражданам, что они почти забыли об оппозиционных газетах, перестали ходить на оппозиционные митинги и голосовать за оппозиционных кандидатов. Потому что с этого избегания посполитым человечеством хоть каких либо инициатив политической оппозиции вытекает надежда, что оппозиция своими вербальными извержениями загрязнила не всю страну, а только собственные ума и души. Уже давно понятно, что "Луку на муку" перемелют не жернова оппозиции, а ветряки времени. И когда-то же это случится. Но если мы вместе не вывернем устойчивую стратегию шельмования всех и всего на пути уважения к своим соотечественникам и гордости за ту реальную Беларусь, какой она есть сейчас, то и после Лукашенко не вылезем из той грязи, которую плодотворно производили все предыдущие годы.
Кажется, не трудно понять, что в ситуации тотальной профанации всего социального пространства такие сакральные вещи, как Государство, не встают. Обращая внимание на тотальную профанацию Беларуси как на реальную угрозу ее государственности не только сегодня, но и завтра, я не хотел бы, чтобы мои слова сочли чем-то вроде призыва к переименованию черного на белое, а белого на розовое (этим достаточно активно занимается каждая господствующая власть ). Проблема заключается не в перемене знаков, а в сознании, что интенсивная профанация белорусским реальности происходит совсем не потому, что она на самом деле есть такая, а потому, что определенным субъектам глобального политического поля как снаружи (с Востока или Запада), так и изнутри (национал-демократам, социал-демократам, либералам, коммунистам ...) необходимо нагружать Беларусь профанным содержанием, так как только в пространстве профаннога они могут надеяться когда-то объявит свой апрычоны проект Белорусского Дома как единственную форму ее сакрализации.
К сожалению, ни опыт поражения идеи Возрождения, ни опыт других идеологемных поражений, как и исторический опыт в общем, не прекращают напрасных надежд наших политиков на идеологемную монополизацию этого края, хотя многие из них хорошо знают, что на протяжении всей своей истории пространство Беларуси считай никогда не было моноэтническим, монорелигиозным, моносоциальным, моноязычным и т.д. Поэтому нам ничего не остается, как считать, что и в перспективе:
- Беларусь никогда не будет только белорусской, но и никогда она не будет только российской или польской ... - Беларусь никогда не будет только православной, но и никогда она не будет только католической или протестантской ... - Беларусь никогда не будет только прозападной, но и никогда не будет только провосточной или какой там еще ...
Эту игру в отказ хоть от каких тотальностей на Беларуси можно продолжать и продолжать, однако мы здесь остановимся, чтобы сказать следующее.
Основная тяжесть проблем современной Беларуси происходит из того, что большинство наших политиков, интеллектуалов и просто активных граждан считают, будто та Беларусь, которе мы имеем, это только руины колонизации, коллективизации, коммунизации и т.д., на которых когда-то возможно в будущем построить хороший Белорусский Дом. Другими словами, почти весь предшествующий ход событий в Беларуси они воспринимают как сумму искажений ее некой виртуальной действительной истории. Я же, со своей стороны, не верю в такой подход, Потому что склонен считать все ранние поражения, оккупации, геноциды и всякое подобное другое не искажениями белорусской истории, а самой историей, одинаково действительной, одинаково нашей, как и наши победы, свершения, приобретения. Поэтому для меня та Беларусь, которую мы теперь имеем, представляется не руинами локальных деформаций последних нескольких сотен лет, а сакральным итогом всей тысячелетней (как минимум) истории этого пространства. А все сакральное стоит ценить таким, какое оно есть. Потому что тот, кто не ценит сакральное, выбирает себе родиной профанное.
4. Великое предательство* ________________________________________ * Мне неоднократно приходилось затрагивать проблему "белорусского предательства" как такового. Но на этот раз я хотел бы сослаться на рассуждения Петра Васюченко, высказанные им в эссе "Беларус глазами белоруса": "Владимир, князь киевский, предал отца и братьев Рогнеды на своем кровавом пиру. Рогнеда предала своего отца и братьев тем, что пошла замуж за их убийцу. Потом она и на мужа подняла меч. Сын ее, Изяслав, тоже замахнулся мечом на отца. Но потом он из отцовских рук принял наследство - Полоцк. Владимир множество раз изменял Рогнеде с любовницами, которых у него было не меньше, чем у царя Соломона, до тех пор, пока по христианскому обычаю он не павенчался с византийской царевной, а верную жену отдал в монахини.
Король нашей измены - Ягайло. Он предал своего дядьку Кейстута в грязном Кревском деле, а заодно сдал и Беларусь ради польской короны. Историки скажут, что этим он Беларусь одновременно и спас. Во время Грюнвальдской битвы неизвестно кто кого предавал - Ягайло Витовта, или Витовт Ягайло. Польские хронисты утверждиали, что с белорусами получился конфуз, и они во главе с Витовтом убегали вплоть до Вильна. Кто-то неизвестный предал Витовтову корону. Афанасий Филиппович предал собственного ученика Яна Луба. Учил, воспитывал очередного Лжэдимитрыя, чтобы потом сдать московскому посольству. Еще Афанасий Филиппович звал Михаила Романова, чтобы тот шел с войной на родную Афанасию Литву, делился с московским царем государственными тайнами, поучал короля Владислава IV, канцлера Льва Сапеги. Король и канцлер смотрели на эти штуки снисходительно. Одержимый Афанасий производил в этом государстве что хотел - и в конце концов допрыгался. Церковь сделала из предателя святого.
Однажды в белорусской Академии наук собирались почтить память самых знаменитых деятелей древности - поставить стелы. Обсуждение кандидатур было, по демократическому времени, открытое. Повесили на доске долгий список кандидатов на стелу, и каждый из ученых свободен был поставить "плюс" или "минус". Напротив фамилии Симеона Полоцкого какой-максималист написал: "Предатель. Переметнулся на сторону царя московского ". Бедняга Симеон Полоцкий заблудился на границе конфессии и Родины, не знал, что главное, но и в своей "измене" стремился сохранить честность. Пытался переделать московского Навуходоносора в цивилизованного европейского монарха, но не удалось. Симеон Полоцкий стал для Московии культуртрегерам, научил московитов сочинять стихи, подарил им первый литературный стиль (барокко), но его усилий не оценили как следует ни местные, ни тамошние. Хорошо, что еще на кол не посадили. Во время кампании Наполеона Бонапарта в Беларуси началась сплошная измена - мещане приветствовали супостата хлебом и солью, а знать записывалась в наполеоновские хоругви, чтобы вместе воевать Москву. Как будто вернулись времена Ольгерда. Кастусь Калиновский освобождал "дзедюков", "братьев своих, мужиков родных" от неволи, а те братья отлавливали и сдавали калиновцев царским жандармам за то, что "скрывают от народа царскую волю". XX столетие было расцветом предательства, тут и цветочки цвели, "зеленый лист, красный цвет", и ягодки кровавые спели. На нашем материале можно составлять антологию предательства ". ________________________________________ Сколько (не сосчитать) белорусов за последние полтора века жертвовали своими жизнями ради аппликации национальной идеи в повседневную жизнь края!? По обыкновению они тяжело жили и нехорошо умирали, замученные (если не физически, то морально) очередной господствующей властью. Но как бы ни складывались судьбы, все те герои (хорошо известны всем нам и никому совсем неизвестные) свято верили, что рано или поздно их мечта воплотится в существующую реальность, и белорусский язык, культура, история будут доминировать на каждом клочке родной земли, укрытой от зловещей истории своим национальным государством. Этой надеждой они и держались - и в самом жизни, и на самом последнем его краю. И своей прочностью поднимали к вере все новых жертвователей собственных судеб ... Однако, похоже, наступает пора великой измены всем тем высоким мечтам и чаяниям, для воплощения которых через века не берегли своих жизней лучшие из белорусов (а значит, и предательство каждому из них персонально). Формула этой измены трогательно проста - Беларусь никогда не будет только белорусской! Что и говорить, в этом отчаянном сказании нет ничего оригинального - "враги беларушчыны" вон когда уже утверждали точно так же и даже куда более радикально, так как всегда пропускали вниманием слово "только". И все же новость тут есть - и не абы какая. Видите ли, в произнесении существенно не что говорят (все люди от возраста произносят приблизительно одно и то же), а кто говорит и от имени кого. Так вот, за уже достаточно долгую историю отечественного национализма понимание, что "Беларусь никогда не будет только белорусской", только в настоящее время начало формироваться внутри него самого и публично обновляться не противниками или "коллаборантами", а ярыми апологетами национальной идеи. С разной мерой осмотрительности и в каждом случае с отличительной интерпретацией собственного размышления, но все они (пока не многие) свидетельствуют в пользу системного переворота в оценке возможностей развертывания национального на Беларуси. И хотя футуристические прикиды последующих путей и перспектив белорусского национализма пока происходят врассыпную, однако сам этот, в общем-то предельно грустный факт радикального слома обнадеживает, потому что говорит о прощании с великой романтической иллюзией, которая уже давно набрякла утратой для всей белорущины.
Естественно, что когда из опыта трагического прошлого начало вызревать достаточно неприятное сознание: видно, обелорусить всю Беларусь никак не получится, то перед каждым, кто так думал, ребром встал вопрос: а тогда как? (Между прочим, последнее уже само по себе стало чрезвычайно важным, так как во все прежние времена проблема выглядела безальтернативной: либо все, либо ничего. И тогда капец Беларуси, поскольку никакие другие, синтетически-компромиссные варианты национального обустройства даже не брались во внимание. А отсюда и отчаяние, и разочарования, и уход в сторону бывших прихожан национальной идеи, как только ситуация в своей безальтернативности оказывалась тупиковой).
Этот раздел (впрочем, как и весь текст), собственно, и посвящен моему видению проблемы, сформирован решительным запросом: "если не все, то тогда как?". Но перед тем, как уже прямо ответить на радикальный запрос, конспективно подытожим все ранее сказанное, только уже в проекции поражения татальнасци традиционной национальной идеи.
Исторически и геополитически Беларусь принадлежит к европейскому лагатопу. Именно там (здесь) был детерминированный интеграл ее кона. Но позже наш Край будет забран Российской империей и тем самым надолго окажется отлучен от своего естественного места. Дальше все заладится еще более круто ... Пока Россия, через русификацию края, занырится в освобождение литвинов (белорусцев) от плодов польского колониализма, в лоне белорусского села незаметно доформируется уже собственно белорусский этнос. Благодаря ему вскоре в сообщество наций Российской империи добавится и белорусский. Однако российский национализм (в какой-то период под заревом коммунизма) в борьбе за собственную монополию понемногу истребит почти всю белорущину. Только и у него не получится истребить позыв этого пространства к собственной субъектности, которая была детерминирована ее целью... Вот из всего этого вместе в 1991 году мы получим собственное Государство в середине Европы, но без хоть каких-либо четких признаков нации в ее основе. Если хорошо вдуматься, то по-своему это была ужасная ситуация. Ее, пожалуй, можно сравнить с ситуацией человека, который вдруг заметил, что он не имеет тени. Как будто все у него, как у людей, но тени нет, и поэтому человек не верит своему житью. Поэтому вновь возникшему Белорусскому государству, чтобы заполучить хоть какую мотивацию собственной конституиновости, надо было срочно заполнить пустоту внутри самой себя чем-то национальным (как известно, в ХХ веке только наличие национального легитимизировало государство). Однако Республика Беларусь получилась слишком быстро, чтобы у кого-то было время подумать, а что в условиях нашей ситуации может быть выдвинуто в качестве интегральной формулы национального? Впрочем, даже если бы время на то и было, то о чем-то похожем все равно бы никто не думал, потому что тогда национальное у нас как бы a priori отождествлялось с языком, историей, культурой ... А поскольку всего этого в ту пору мы не имели или имели совсем мало, то и не представлялось другого выхода, как срочно вложившись в возрождение исчезнувшего и уничтоженного.
Волна национального Возрождения была мощной, но "верховой" - она не всколыхнула глубин рядового быта. Похоже, Александр Лукашенко одним из первых политиков понял (нутром почувствовал?), что как только "ветер утихнет", волна аккуратненько вложится в обычного гладь тутэйшости и от "национальной пены" не останется ни знака. А из этого следовало, что Государство вновь будет ничем нелегитимизировано, кроме как формальной атрибутикой самой государственности ... И тогда он стал искать опору Государству не внутри нее "пустоты", а наружу, торгуя с Россией единственным, что у него было - голой атрибутикой государственности.
Интересно, что два самых известных белорусских политиков 90-х годов одинаково споткнулись на одном и том же - на поражении идеи национального Возрождения (и даже одинаковым образом!). Вся разница лишь в том, что как только динамика национального движения пошла на спад, Зенон Позняк эмигрировал за границу один на один, а Александр Лукашенко попытался сделать это вместе со всей страной. Но и в том, и в другом случае латентной мотивацией был фактор "национальной пустоты", которую они не знали чем еще можно заполнить, иначе как национальным Возрождением. Не станем вновь возвращаться к вопросу, почему так случилось, что у нас никто даже не допускал возможности хотя бы еще какой формы национального устройства, кроме "языково-этнографической" (хотя этот феномен, бесспорно, и требует отдельного исследования) ... Ведь дальше я намерен без всяких предпосылок сразу и категорично заметить, что эта форма национального обустройства в Беларуси уже не живительна и, значит, не пригодна к формированию полноценной Нации.
Как засвидетельствовал опыт поражения последнего Возрождения, в дискурсе БССР все базовые причины собственно беларушчыны были облегчены до такой степени, за которой они потеряли способность к самогенерации даже в благоприятных для них условиях. Это значит, что сейчас концептуально они могут существовать только в ситуации искусственной поддержки, а сами из себя - только в формате локальных событий маргинеза. Отсюда закономерно следует, что "языково-этнографический" концепт уже не может быть положен в интегральную формулу белорусской Нации. А если мы станем и дальше придерживаться прежней практики и аккумулировать все свои силы на победу этнаграфизма, то своим упорством сами добьем вконец белорущину. Довольно! "Нужно искать другие пути" (Игнатий Абдиралович).
Как уже говорилось, форм и способов национального обустройства множество. И об этом написано множество статей и книг (желающих к ним и отсылаю). Я же здесь в пример упомяну только опыт Латинской Америки, где нации (и, соответственно, государственные образования) формировались не на своем языке, и не на автохтонной культуре, и не в "этнографических границах", а, с нашей точки зрения, вообще черт знает на чем. Имя этому диву - "креольский национализм" (Бенедикт Андерсон). Это означает, что не коренные индейцы, и даже не метисы (плоды "дружбы" белокожих мужчин с темнокожими хозяйками континента), а креолы, потомки испанцев, лишенные своей "исторической родины", понасоздавали в Латинской Америке различные национальные государства (Аргентина, Бразилия, Колумбия, Мексика, Перу, Чили ...), которых сегодня в мире знают куда лучше, чем Беларусь. Тут кто-то может заметить, мол, ты еще вспомни африканские племенные национализмы или исламский транснационализм ... На самом деле, "экзотический" опыт Латинской Америки, несмотря на популярность проблематики "креольства" у белорусских интеллектуалов, вряд ли поможет нам в решении собственных дел. Но мне упоминание о креольском феномене понадобилось не для подражания, а чтобы через "экзотику" более четко объяснить, что есть (и возможны) другие пути от того единственного, который для нас превратился в "идею-фикс". И за примерами не нужно далеко ходить. Я уже не раз упоминал рядом с "языково-этнографической" (так называемой "немецкой") моделью национального обустройства - "французскую" (модель "гражданского общества"). На сторонний белорусский взгляд, в национальном аспекте между немцами и французами нет никакой, по крайней мере принципиальной, разницы: и там и там доминируют собственный язык, культура, история, атрибутика ... Но на самом деле разница есть - и разница принципиальная. "Французская" модель прежде всего держится двух базовых постулатов: равное для всех членов сообщества гражданство и общее для всех право. Все остальные причины (этническое происхождение, язык, культурный код, etc.) - второго плана, недоминантные. Они могут быть, присутствовать, а могут и не вылезать. Неизменными и обязательными остаются лишь равенство в гражданстве и одинаковое подчинение всех одному и тому же Закону. Отсюда и не этнический (расовый), а гражданский (Посполитый) национализм, который прежде всего формируется общей принадлежностью к общему целому. Естественно, и "французская", и "немецкая" модели - это только схемы, которые реальная национальная жизнь уже так позапутывала, что в каждом конкретном случае бывает трудно отличить: где тут что? Но ведь в нашей ситуации как раз пока и говорится не о конкретике, а об основополагающей базовой схеме, на которой будет возможно оформить нацию уже в завершенное целое. Так вот, учитывая, что белорущына как таковая в основных своих атрибутах (прежде всего, язык и национальная культура) истреблены настолько, что ее полноценное восстановление не представляется возможным, я бы хотел предложить теоретикам национального строительства (и прежде всего - национально ангажированным) перенести свое внимание с " национально-этнографической "модели на модель" гражданского общества ". Так, в этом случае мы изменим нашим предшественникам, но умиротворим белорусов (и себя самих) с той реальностью, в которой белорусское общество уже находится сейчас. Парадокс нашей ситуации заключается в том, что национальное обустройство Беларуси произвольно (иначе - через принуждение исторических событий) уже произошло по схеме "гражданского общества". А основы его заложили ... большевики: и тем, что спрессовали к званию этническую составляющую белорусского национализма, и тем, что оформили пространство существования белорусов в прочную и стройную административную единицу - БССР.
Ситуация БССР системно подготовила Беларусь к собственной государственности, а здешних белорусов к национализму, только не этнического, а гражданского рода. Вот этого и не захотели (или не смогли) усмотреть теоретики и практики национального строительства, когда в 1991 году Беларусь получила государственную независимость. Собственно, короткая эпоха Возрождения - это латентная дуэль этнического национализма с гражданским (посполитым). Интересно, что первый еще накануне распада СССР приобрел себе теоретиков, идеологов и сторонников (в множестве), но позже так и не обнаружил соответствующего потенциала, чтобы тотально конституировать свое видение национального в качестве господствующей идеологии и практики общественной жизни. А второй - совершенно наоборот. Посполитый национализм уже на ту первоначальную пору имел достаточный потенциал, чтобы вскоре оформиться в доминирующую форму национального устройства, только тогда никто не обратил даже внимания на его возможности. Ранее я писал: "... иной, кроме как социальной, белорусский государство быть не может, так как для абсолютного большинства жителей нашей страны приоритетными как были, так и останутся не национально-культурные или идеологические, а социальные ценности". Если в столь радикально сформулированном выводе есть резон, то, наверное, я прав и в том, что связываю национальное будущее Беларуси не с "этнаграфизмом", а с "гражданским обществом" и, соответственно, с посполитым национализмом. Это значит, что рано или поздно, но нам придется национализировать не что иное, как нашу социальность, и одновременно самим нацыонализироваться через социальное, которое для белорусов представляется главной ценностью.
Ради того, примиренного с наличной реальностью будущего, нам прежде всего нужно прекратить невидимую войну двух белорусских национализмов - "языково-этнографического" и "посполитого". И первым предложить мир должен этнонационализм: и потому, что он побежден, и потому, что это он начал войну, и потому, что ему придется просить у победителя милосердия и взаимопонимания, чтобы найти себе место и остаться в той конфигурации белорусского общества, которая понемногу сформируется на концепте посполитого национализма. Одним словом, возрожденцам самое время понять, что их монополия на национализм закончилась. И безвозвратно.
5. Последний эпилог
Жить национальной идеей - это идеология. Жить с национальной идеи - это технология. В эпоху краха всех идеологий, когда бытие полностью свернулось до размеров технологического существования, национализм бесполезно анализировать, почитать и беречь с точки зрения его идеологичности ... Собственно, в связи с проблемой национализма в технократическом обществе, есть, пожалуй, только один действительно существенный вопрос: насколько национализм технологичен? То есть, насколько он ценен не как идеология осуществления бытия, а как технология осуществления бытия? .. На этот вопрос имеется вполне положительный ответ. На самом деле, национализм в своем целом уже давно вовсе не идеология, а лишь технология организации социума. К тому же на сегодня это самая универсальная и наиболее эффективная технология, чему свидетельствует его присутствие повсюду на земном шаре. Технологичен ли в этом смысле белорусский этнонационализм? Это концептуальный вопрос. Ведь если - нет, не технологичен, то сколько бы мы не впрягались в возрождение языка, истории, культуры, сколько бы не устраивали митингов, пикетов, шествий, сколько бы не позорили каждую новую власть за ее равнодушие к собственному белорусскому видению национального проекта - все будет впустую. Современная цивилизация не принимает во внимание нетехнологичные идеи, а тем более не принимает их к реализации. Очевидно, что сегодня в Беларуси есть сферы, где этнонациональная идея - достаточно технологическая идея. Здесь, прежде всего, упоминаются литература, частично - образование, фрагментарно - культура, в отдельных проявлениях - политика, история, белорусскоязычная журналистика и т.д. И хотя этих сфер очень мало, они локально раздробленные, преимущественно непрезентативные, однако их наличие свидетельствует, что пока этнонациональной идеей можно не только жить (эмоционально, духовно), но что с ней также можно и жить (материально, прагматично). Вместе с тем у Белорусского этнонационализма как системного и самостоятельного явления, похоже, нет будущего. Осталось немного подождать, чтобы увидеть, как его погребет к себе и уже никогда не отпустит из объятий посполитый национализм. По этой причине можно сильно печалиться, а можно и хоть немного утешиться. Уже хотя бы потому, что посполитый национализм никак не обойдется без составного этнаграфизма, особенно тех его фрагментов, что обеспечены технологичностью. А значит, беларушчына и впредь останется в Беларуси, по крайней мере, в том ее потенциале, который она сможет сама из себя выявить. Пройдет еще некоторое время и под белорусским национализмом начнут понимать совсем не то, что понимают сегодня. В нем мало останется собственно беларушчыны, но зато будет вся Беларусь. И в той Беларуси объявится уйма белорусских националистов, которым не до головы будет ни белорусский язык, ни национальная культура, ни собственная история ... Так оно будет. Уже наверняка. Одно не спрашивайте меня, хорошо ли это? Не бывает правильных ответов, правильными бывают только вопросы.
Литература:
1. История философии: Энциклопедия. Минск: Книжный Дом, 2002. 2. Постмодернизм: Энциклопедия. Минск: Книжный Дом, 2001. 3. Анталёгія сучаснага беларускага мысьленьня. Санкт-Петербург: Невский простор, 2003. 4. Беларуская думка ХХ стагоддзя. Варшава, 1998. 5. Энтані Сміт. Нацыяналізм у дваццатым стагоддзі. Мінск: Беларускі фонд Сораса, 1995. 6. Жана Эрш. Філасофскае здумленне. Мінск: Беларускі фонд Сораса, 1996.
====================================================
Белорусские клубы в Таллинне, Силамяе с участием Валентина Акудовича
03/30/2009
28 марта в Таллинне, а 29 марта в Силламяе прошли белорусские клубы на тему «Белорусский идентитет и возможности его активизации в Эстонии».
«Беларусь никогда не будет только белорусской, но и небелорусской она также не будет. Чем быстрее мы это поймем, тем быстрее мы проснемся в своей стране», -- отметил Валентин Акудович. Он также добавил, что не следует опасаться России, так как «Россия не находится на восток от Беларуси, Россия – это восток Беларуси». И здесь невольно вспоминаешь выражение одного из лучших представителей БНФ: «В 1994 году реально боролись два одинаковых жестко авторитарных проекта – Позняка и Лукашенко…».
Акудович объясняет и это: «Если взглянуть на начало 90-х годов как таковых… мы увидим следующее: исторического и практического опыта власти нет, демократических либо коммунистических структур и институтов власти нет, гражданского общества нет, конвенциональной национальной идеи нет… Встала основная проблема: на чем (в отсутствие почвы) учреждаться власти?… Для фундамента государственной власти тогда оставалось только одно место – пространство персонального Я… Я не вижу для Беларуси 90-х годов иной формы власти, кроме диктатуры или, как минимум, жесткого авторитарного режима» (с. 187).
Известный результат первых (и пока последних) свободных выборов в Беларуси был обусловлен тем, что «Позняк обещал белорусам то, чего они никогда еще не имели, а Лукашенко клялся вернуть то, что они уже имели, и что в наступившем развале производило впечатление настоящего счастья» (с. 116). Это – из сферы «высоких теорий». Автор пишет: «С ХХ столетием закончилась и великая эпоха «бури и натиска», в результате которой возникла независимая Беларусь. Дальше началось нечто целиком иное, но никак не похожее на то, о чем грезилось и мечталось в начале 90-х годов. Мы попали совсем не туда, куда стремились…» (с. 7). «История Беларуси – это переплетение разрывов между ее различными историями… Никакого последовательного поступательного развития не было… После каждого радикального разрыва начиналось что-то целиком иное по сравнению с тем, что имелось ранее. Великое Княжество Литовское – это нечто совсем другое, чем Полоцкое княжество, а Речь Посполитая отличается от ВКЛ. Северо-Западный край не может иметь ничего общего ни с первым, ни с другим, ни с третьим. А БССР, кажется, вообще была избавлена от каких-нибудь аналогий со всем предшествующим… Пожалуй, только Республика Беларусь, в конце концов, хотя бы на юридически-административном уровне попросту наследует своей предшественнице – БССР. (И это очень хороший знак!)» (с. 32).
«Для Василя Тяпинского Отечество – это абстрактная Славная славянская монархия, для Франциска Скорины – это всего только его родны кут Полоцк, а для Льва Сапеги совсем наоборот – пусть и не конституированная, но великая империя от Балтийского до Черного моря, в пределах которой располагалось множество народов, среди каковых еще не было ни малейшего намека на тот, который – позже – с точки зрения взгляда на собственный этноним назовет и ту страну, и тот язык белорусскими» (с. 34). И поэтому, по мысли автора, весьма печально то, что «идеологи и теоретики Возрождения умудрились реконструировать [белорусскую] национальную составляющую от первых летописных сведений об истории нашего края. И по сей день эта конструктивная химера остается доминирующей в массовом сознании, хотя, кажется, уже давно пора было бы усвоить искусственно-принудительный характер соединения несоразмерных и несовместимых феноменов из различных времен и различных пространств в одной затхлой камере» (с. 11). «Универсалистски центрированная идея национальной Беларуси так и не смогла (и не могла и не сможет – тем более в контексте современных мировоззренческих тенденций) охватить, примирить и жизнеутверждающе присоединить к своему эйдетическому фантому все те многочисленные дискурсы реального бытия, которые разворачивались в этом логотопе /здесь: в рефлексивном интеллектуально-духовном пространстве. – А.Г./ на протяжении тысячелетий» (с. 12).
Акудович, безусловно, прав в главном: социальное конструирование современного толка неотъемлемо предполагает принципиально иные правила игры. Сохранение Беларуси как суверенного национального государства требует учета ряда факторов, без которого любые очередные реформаторы (с самыми благими пожеланиями) потерпят очередное фиаско.
Автор констатирует (уже в формате готовых просветительских технологий, которые сегодня – как никогда – важны для отечественной интеллигенции): «Я предлагаю минимизировать неизбывную (и жесткую) оппозицию БНР – БССР. Ибо, если оценивать ситуацию в великом формате становления Государства, то БНР и БССР начинают выглядеть не как два смертельно враждебных друг другу события, а как одно и то же, только в разных вариантах политической формализации… Идеологемно, идеологически БНР и БССР близнецы» (с. 54). И в ином фрагменте: «Раньше или позже, но всем… придется смириться с тем, что иным, кроме как социальным, белорусское государство быть не может, поскольку для абсолютного большинства населяющих нашу страну приоритетами как были, так и останутся не национально-культурные или идеологические, а социальные ценности. … Личностям, заангажированным Беларусью как великим целым стоило бы попробовать консолидировать общественную мысль на фундаменте сакрализации той реальности, которую мы имеем» (с. 138-139). «Похоже, приходит пора великой измены всем тем великим грезам и надеждам, ради осуществления которых на протяжении столетий не щадили своих жизней лучшие из белорусов (а значит и измена каждому из них персонально)… Формула этой измены предельно проста – Беларусь никогда не будет только белорусской» (с. 143).
Эта – вроде бы простая – мысль в состоянии примирить очень и очень многих среди тех, кто родился на этой земле, считает ее своей Родиной и не планирует никуда съезжать. Оказывается, возможно найти интегрирующие нравственно-поведенческие ходы.
В произведении присутствуют прямые стратегические и тактические пожелания для вечно пафосного и пугающе-амбициозного БНФ. (С личной точки зрения автора рецензии, БНФ являет собой классический пример организации, в массе состоящей из высокопорядочных людей; отжившая же свое время «лобовая» идеология, сплачивающая их, превращает искренних патриотов Беларуси в не слишком популярную политическую секту.)
Акудович пишет: «Языково-этнографическая форма… национального обустройства Беларуси уже не жизнеспособна и, значит, не пригодна для формирования вполне качественной нации» (с. 146 – 147). «Необходимо прекратить невидимую войну двух белорусских национализмов – «языково-этнографического» и «общественно-гражданского». И первым просить о мире должен этнонационализм: и потому, что он побежден, и потому, что это он начал войну, и потому, что ему придется искать у победителя жалости и понимания, чтобы найти себе место и сохраниться в той конфигурации белорусского общества, которая исподволь сформируется на концепте посполитого национализма» (с. 151).
Автор книги не квалифицирует подавляющее большинство своих сограждан как «манкуртов», он пишет: «Белорусам необходимо было осознать себя иными: и от тех, какими их придумали коммунисты, и от тех, которыми их измыслили национал-демократы» (с. 189).
И дополняет этот – на мой взгляд – нравственно неоспоримый тезис следующей мыслью: «Сегодня в Беларуси русский язык – это территория власти, а белорусский – это территория свободы (хотя свободу без власти более точно было бы назвать босячеством)… У нас достаточно примеров, когда власть изъясняется по-белорусски (например, газета «Звязда» или литераторский холдинг «ЛiМ», а русский язык продуцирует дискурсы свободы (например, сайт «Наше мнение»)… В концептуальном плане я б на этом разделении и споткнулся, если бы в свое время не поверил знаменитому высказыванию Ролана Барта («Лекция»): Язык – это не реакционер и не прогрессист, язык – это обыкновенный фашист, ибо сущность фашизма не в том, чтобы запрещать, а в том, чтобы принуждать говорить.
И в этом смысле никто из нас не разговаривает ни по-французски, ни по-русски, ни по-белорусски, мы все говорим одним языком – языком не той, так другой власти» (с. 208).
|